Для меня самое короткое определение Смуты – время самозванцев. Когда писал сценарий и знакомые, как обычно, интересовались, что пишу, я отвечал: «Про Смутное время». И все в один голос: «Про Ельцина, что ли?» Недавняя наша смута тоже произвела сотни самозванцев.
Иной раз в самолете – обычно эти люди летают бизнес-классом в Малагу, Лондон или куда-то с пересадкой в Париже или Цюрихе – я вижу полузабытые телевизорные лица из 90-х и пытаюсь вспомнить, кто это, и вспомнить не могу.
Тему «1612» я для себя сформулировал так: во времена самозванства колесо судьбы вертится быстрее – сегодня царь, завтра червь. Роман структурировал, представляя вращение колеса: холоп, бурлак, рында, испанский дворянин-кабальер, царь и снова холоп, червь – всё это состояния простого русского парня Андрея.
Исторические реалии, конечно же, в романе имеются, как же без реалий. Но многое вымышлено, додумано. Слишком далеко от нас то время, слишком искривлено пространство. В исторической темноте мало что увидишь и совсем ничего не услышишь.
Сложнее всего было имитировать язык того времени. Писать на языке XVII века невозможно, современный читатель не поймет, да и нет в том особого смысла. Но и употреблять появившиеся, даже при Петре, иностранные слова – тоже нечестно. Холоп Андрейка не знал самых простых и привычных нам слов, например, «интерес», «руль», «комната», «впечатление», «линия», «бутылка», зато знал и пользовался тысячью слов и понятий, которые сейчас исчезли и известны лишь нескольким филологам. Пришлось играть с областными говорами, с неправильными приставками и суффиксами, с архаичными управлениями. Легче всего шла работа с польскими репликами. Оказалось, тогдашний польский язык был ближе к русскому, чем сейчас. Так что полякам в романе перевод не нужен.
Образ Столпника – вымышленный, но в начале XVII века в России жили несколько известных старцев и провидцев, которых уважали не только русские, но и поляки. Перед съемками фильма режиссер Владимир Хотиненко много работал с консультантами-историками, религиоведами, давал на отзыв сценарий в соответствующий отдел Патриархии. Поэтому каких-то грубых фактологических ошибок в фильме нет, да и с мусульманами он советовался, ведь один из главных героев – татарин, мусульманин.
Критики, конечно, стараются найти какие-то неточности. Например, Столпник читает печатную книгу. Конечно, типичная книга того времени – рукописная, но и печатные тоже были. Царевна Ксения не была любовницей поляка? Но историки не спорят, что она была любовницей Лжедмитрия, а потом еще нескольких темных личностей и ее изнасиловали чуть ли не двадцать казаков (все утверждения, на мой читательский взгляд, очень и очень сомнительны).
Если внимательно читать «официальные» источники, то там столько путаницы и нестыковок, что так и хочется добавить здравого смысла и хоть как-то упорядочить. Хочется, чтобы герои имели понятные читателям цели. И я не отказал поляку-авантюристу в возможности посадить на трон царевну Ксению – последнюю представительницу последней законной царской семьи. Он хотел жениться на царевне, прийти в Москву, где уже стоял польский гарнизон, и стать царем. Гипотеза? Да. Мог такой человек существовать в действительности. Почему бы и нет?
Историки работают с документами. Но жизнь человека нельзя свести к документу и даже к толстой стопке документов, даже к подробной летописи. Каждый читатель при желании может вот прямо сейчас задуматься над своей жизнью. Что останется от нас на бумаге? У меня после службы в армии осталась характеристика. Она считается секретной, но друг в штабе снял копию. В характеристике двенадцать строк. И что, это все, что можно сказать о моей жизни в то время? Да, в характеристике есть правда, есть ложь, есть отписочная глупость. Дело в том, что любая жизнь огромна и уникальна, а ее описание, особенно в документах, лишь осколок жизни. У великих людей этот осколок больше, у таких, как мы, – меньше. Только-то и разницы.
Ареф Алиев интервъю брала Ирина Стрижова